Неточные совпадения
— Зачем же перепортят? Дрянную молотилку, российский топчачек ваш, сломают, а мою паровую не сломают. Лошаденку рассейскую, как это? тасканской породы, что за
хвост таскать, вам испортят, а заведите першеронов или хоть битюков, их не испортят. И так всё. Нам выше надо
поднимать хозяйство.
— Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая,
подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого
хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
Через несколько мгновений
поднимаю их — и вижу: мой Карагёз летит, развевая
хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных конях.
Две борзые собаки, напряженно загнув
хвост серпом и высоко
поднимая ноги, грациозно перепрыгивали по высокому жнивью, за ногами лошади...
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно
хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова,
подняв руку выше головы, сжимая и разжимая пальцы.
На гнилом бревне, дополняя его ненужность, сидела грязно-серая, усатая крыса в измятой, торчавшей клочьями шерсти, очень похожая на старушку-нищую; сидела она бессильно распластав передние лапы, свесив
хвост мертвой веревочкой; черные бусины глаз ее в красных колечках неподвижно смотрели на позолоченную солнцем реку. Самгин
поднял кусок кирпича, но Иноков сказал...
Но, поравнявшись теперь с садом соседки, он вдруг вспомнил именно про этот
хвост, быстро
поднял понуренную и задумавшуюся свою голову и… наткнулся вдруг на самую неожиданную встречу.
В улицах, образованных телегами, толпились люди всякого звания, возраста и вида: барышники, в синих кафтанах и высоких шапках, лукаво высматривали и выжидали покупщиков; лупоглазые, кудрявые цыгане метались взад и вперед, как угорелые, глядели лошадям в зубы,
поднимали им ноги и
хвосты, кричали, бранились, служили посредниками, метали жребий или увивались около какого-нибудь ремонтера в фуражке и военной шинели с бобром.
— Постой, голубчик! — закричал кузнец, — а вот это как тебе покажется? — При сем слове он сотворил крест, и черт сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — сказал он, стаскивая его за
хвост на землю, — будешь ты у меня знать подучивать на грехи добрых людей и честных христиан! — Тут кузнец, не выпуская
хвоста, вскочил на него верхом и
поднял руку для крестного знамения.
Стоя на одном месте, он беспрестанно
поднимает и опускает
хвост.
Но и все его движения исполнены прелести: начнет ли он пить и, зачерпнув носом воды,
поднимет голову вверх и вытянет шею; начнет ли купаться, нырять и плескаться своими могучими крыльями, далеко разбрасывая брызги воды, скатывающейся с его пушистого тела; начнет ли потом охорашиваться, легко и свободно закинув дугою назад свою белоснежную шею, поправляя и чистя носом на спине, боках и в
хвосте смятые или замаранные перья; распустит ли крыло по воздуху, как будто длинный косой парус, и начнет также носом перебирать в нем каждое перо, проветривая и суша его на солнце, — все живописно и великолепно в нем.
Дядя на прощанье нарисовал мне бесподобную картину на стекле: она представляла болото, молодого охотника с ружьем и легавую собаку, белую с кофейными пятнами и коротко отрубленным
хвостом, которая нашла какуюто дичь, вытянулась над ней и
подняла одну ногу.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать
хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко
подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Коренная беспрестанно
поднимала и трясла голову. Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались
хвостами или протягивали нижнюю губу к коренной лошади. Наконец настала роковая минута. Помолились еще.
Уже с добрый час ехал Максим, как вдруг Буян
поднял морду на ветер и замахал
хвостом.
Теперь,
подняв голову, раздув огненные ноздри и держа черный
хвост на отлете, он сперва легкою поступью, едва касаясь земли, двинулся навстречу коню Морозова; но когда князь, не съезжаясь с противником, натянул гремучие поводья, аргамак прыгнул в сторону и перескочил бы через цепь, если бы седок ловким поворотом не заставил его вернуться на прежнее место.
Передонов нагнулся и
поднял кота. Кот был толстый, белый, некрасивый. Передонов теребил его, — дергал за уши, за
хвост, тряс за шею. Володин радостно хохотал и подсказывал Передонову, что еще можно сделать.
Эти трое — первейшие забавники на базаре: они ловили собак, навязывали им на
хвосты разбитые железные вёдра и смотрели, смеясь, как испуганное животное с громом и треском мечется по площади, лая и визжа. В сырые дни натирали доски тротуара мылом, любуясь, как прохожий, ступив в натёртое место, скользил и падал; связывали узелки и тюрички, наполняя их всякою дрянью, бросали на дорогу, — их веселило, когда кто-нибудь
поднимал потерянную покупку и пачкал ею руки и одежду.
— Правду говорить — не всякому дано! — сурово и поучительно заговорил Яков Тарасович,
подняв руку кверху. — Ежели ты чувствовал — это пустяки! И корова чувствует, когда ей
хвост ломают. А ты — пойми! Всё пойми! И врага пойми… Ты догадайся, о чем он во сне думает, тогда и валяй!
Наши лавочники, чтобы позабавить эту голодную рвань, поили собак и кошек водкой или привязывали собаке к
хвосту жестянку из-под керосина,
поднимали свист, и собака мчалась по улице, гремя жестянкой, визжа от ужаса; ей казалось, что ее преследует по пятам какое-то чудовище, она бежала далеко за город, в поле, и там выбивалась из сил; и у нас в городе было несколько собак, постоянно дрожавших, с поджатыми
хвостами, про которых говорили, что они не перенесли такой забавы, сошли с ума.
Они сходятся, кладут головы друг другу через плечи, обнюхиваются, прыгают и иногда, всхрапнув и
подняв трубой
хвост, полу-рысью, полу-тропотой гордо и кокетливо пробегают перед товарками.
Каждое лето непременно откуда-то (откуда — никто даже определить не может) забежит желтенькая, сивенькая или черненькая собачка, худая, с помутившимися глазами и опущенным
хвостом, перекусает на деревне целую уйму собак, а затем
поднимет переполох и на господской усадьбе.
Но вот он слышит короткое, беспокойное, ласковое и призывное ржание, которое так ему знакомо, что он всегда узнает его издали, среди тысячи других голосов. Он останавливается на всем скаку, прислушивается одну секунду, высоко
подняв голову, двигая тонкими ушами и отставив метелкой пушистый короткий
хвост, потом отвечает длинным заливчатым криком, от которого сотрясается все его стройное, худощавое, длинноногое тело, и мчится к матери.
Задыхаясь от усилия, Назар
поднял вверх выше головы ведро с водой и вылил ее на спину жеребца от холки до
хвоста. Это было знакомое Изумруду бодрое, приятное и жуткое своей всегдашней неожиданностью ощущение. Назар принес еще воды и оплескал ему бока, грудь, ноги и под репицей. И каждый раз он плотно проводил мозолистой ладонью вдоль по шерсти, отжимая воду. Оглядываясь назад, Изумруд видел свой высокий, немного вислозадый круп, вдруг потемневший и заблестевший глянцем на солнце.
Я с грустью подъехал к крыльцу; те же самые барбосы и бровки, уже слепые или с перебитыми ногами, залаяли,
поднявши вверх свои волнистые, обвешанные репейниками
хвосты.
Петрусь был окружен школьниками, держащими кошек, коих при входе в школу начали они тянуть за уши и
хвосты; кошки
подняли страшный крик, мяуканье, визг…
Они оба побежали в одно время и торопливо, наперебой, стали
подымать плаху, освобождая из-под нее зверя. Когда плаха была приподнята, лисица поднялась также. Она сделала прыжок, потом остановилась, посмотрела на обоих чалганцев каким-то насмешливым взглядом, потом, загнув морду, лизнула прищемленное бревном место и весело побежала вперед, приветливо виляя
хвостом.
Залетит строка в стадо — весь скот взбесится,
поднимет неистовый рев и, задрав
хвосты, зачнет метаться во все стороны…
Один раз я пошел с Мильтоном на охоту. Подле леса он начал искать, вытянул
хвост,
поднял уши и стал принюхиваться. Я приготовил ружье и пошел за ним. Я думал, что он ищет куропатку, фазана или зайца. Но Мильтон не пошел в лес, а в поле. Я шел за ним и глядел вперед. Вдруг я увидал то, что он искал. Впереди его бежала небольшая черепаха, величиною с шапку. Голая темно-серая голова на длинной шее была вытянута, как пестик; черепаха широко перебирала голыми лапами, а спина ее вся была покрыта корой.
Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и
хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: «Ну, кавалер, садитесь». Я и радовался, и боялся, и старался так сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор
поднял меня на руки и посадил. Он сказал: «Не тяжел барин, — фунта два, больше не будет».
Ее «
поднимают» мужики, кто за
хвост, кто за плечи.
Володя хотел, было, идти жаловаться к старшему офицеру, но тотчас же оставил эту мысль. К чему
поднимать историю и жаловаться? Он еще с корпуса имел отвращение к «фискальству» и всяким жалобам. Нет, он лучше в кают-компании при всех выскажет Первушину всю гнусность его поведения. Этак будет лучше; пусть он знает, что даром ему пакости не пройдут. Ему теперь нельзя будет прибегать к уловкам и заметать
хвостом свои фокусы.
Едва миновав темные фигуры мельниц, из которых одна неуклюже махала своими большими крыльями, и выехав за станицу, я заметил, что дорога стала тяжелее и засыпанное, ветер сильнее стал дуть мне в левую сторону, заносить вбок
хвосты и гривы лошадей и упрямо
поднимать и относить снег, разрываемый полозьями и копытами.
Около одной из ножек стола,
подняв высоко
хвост, терся серый кот и жалобным мяуканьем изъявлял желание покушать.
Лошади, гнедые, белые и пегие, не понимая, зачем это заставляют их кружить на одном месте и мять пшеничную солому, бегали неохотно, точно через силу, и обиженно помахивая
хвостами. Из-под их копыт ветер
поднимал целью облака золотистой половы и уносил ее далеко через плетень. Около высоких свежих скирд копошились бабы с граблями и двигались арбы, а за скирдами, в другом дворе, бегала вокруг столба другая дюжина таких же лошадей и такой же хохол хлопал бичом и насмехался над лошадями.
Герасим на телеге принимает, я глубоко всаживаю деревянную двурогую вилку в сноп под самым свяслом, натужившись,
поднимаю сноп на воздух, — тяжелые у нас вяжут снопы! — и он, метнув в воздухе
хвостом, падает в руки Герасиму, обдав его зерном.
Волчок ковылял и повизгивал, серая шерсть вихрами торчала на ввалившихся ребрах. Но глаза смотрели весело и детски доверчиво. Он вилял
хвостом. Подошел к сугробу у помойки, стал взрывать носом снег. Откопал бумажку, задорно бросился на нее, начал теребить. Откинется, смотрит с приглядывающеюся усмешкою,
подняв свисающее ухо, залает и опять накинется на бумажку.
— Мы любим друг друга… — продолжал
Хвостов, и в голосе его была такая мольба по адресу матери, не разрушать даже, малейшим колебанием его счастья, что старуха торжественно
подняла руки.
Бут [Идол.] вырезан из камня из черного, вельми велик;
хвост у него через него, руку правую
поднял высоко да простер ее, аки Устенеян, [Юстиниан.] царь цареградский; в левой руке у него копье, а на нем нет ничего; видение у него и зад обезьянские.
— Внучек у меня в Галицком полку служит тоже в первой роте. Вроде тебя. Винтовку за штык на вытянутой руке
подымает… Ну, что ж, сынок, надо тебе ослобониться. Барыня у нас ничего, да вот блажь на нее накатывает, все норовит кобылу
хвостом вперед запрячь…
Пушной
хвост панашем, твердо и кругло, стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног,
поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах.
Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и
подняв правѝло (
хвост), стала тереться о ноги Николая.
Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимою быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично
подняв кверху
хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами.